Поздней осенью 1985 года Егора Летова (Гражданская Оборона) отправили на принудительное лечение в психбольницу. Там Летов пробыл с 8 декабря 1985 по 7 марта 1986 года среди диссидентов и буйнопомешанных. В своей автобиографии Летов так описывает этот период: Я находился на «усиленном обеспечении», на нейролептиках. До психушки я боялся того, что есть некоторые вещи, которых человек может не выдержать. На чисто физиологическом уровне не может. Я полагал, что это будет самое страшное. В психушке, когда меня начали накачивать сверхсильными дозами нейролептиков, неулептилом — после огромной дозы неулептила я даже временно ослеп — я впервые столкнулся со смертью или с тем, что хуже смерти. Это лечение нейролептиками везде одинаково, что у нас, что в Америке. Всё начинается с «неусидчивости». После введения чрезмерной дозы этих лекарств типа галоперидола человек должен мобилизовать все свои силы, чтобы контролировать своё тело, иначе начинается истерика, корчи и так далее. Если человек ломается, наступает шок; он превращается в животное, кричащееся, вопящее, кусающееся. Дальше следовала по правилам «привязка». Такого человека привязывали к кровати, и продолжали колоть, пока у него не перегорало, «по полной». Пока у него не возникало необратимого изменения психики. Это подавляющие препараты, которые делают из человека дебила. Эффект подобен лоботомии. Человек становится после этого «мягким», «покладистым» и сломанным на всю жизнь. Как в романе «Полёт над гнездом кукушки».
В какой-то момент я понял — чтобы не сойти с ума, я должен творить. Я целый день ходил и сочинял: писал рассказы и стихи. Каждый день ко мне приходил «Манагер», Олег Судаков, которому я передавал через решётку всё, что написал.
И будет целебный хлеб, Словно нипочем, словно многоточие. И напроломное лето мое Однофамильное, Одноименное. Губы в трубочку, Нить в иголочку. Не жисть, а Сорочинская ярмарка Заскорузло любили, освинело горевали, Подбрасывали вверх догорелую искорку. Раскрашивали домики нетрезвыми красочками, Назывались груздями, полезали в кузова. Блуждали по мирам, словно вши по затылкам, Триумфально кочевали по невымытым стаканам, По натруженным умам, По испуганным телам, По отсыревшим потолкам. Выпадали друг за другом, как молочные зубы, Испускали дух и крик. Пузырились топкой мелочью В оттопыренных карманах деревянных пиджаков. Кипучие, могучие, никем не победимые, Словно обожженные богами горшки. А за спинами таились лыжи в сенях, Санки, Салазки, Сказки, Арабески. На седьмой день ему все остопиздело! Пускай все бурно расцветает кишками наружу На север, на запад, на юг, на восток! Пусть будет внезапно! Пусть будет неслыханно! Пусть прямо из глотки! Пусть прямо из зеркала! Безобразно рванет из-под кожи Древесно-мясные волокна! Моя самовольная вздорная радость Чудовищная Весна... Чтоб клевать пучеглазое зерно на закате Целовать неудержимые ладони на заре Топни ногою и вылетят нахуй Все стёкла и двери, глаза, вилки, ложки И складные карманные ножички Ещё одна свирепая история любви Еще одна свирепая история любви. Грустная сказочка про свинью-копилку. Развеселый анекдотец, про то как Свидригайлов собирался в Америку. Везучий, как зеркало, отразившее пожар. Новогодний, как полнолуние, потно зажатое в кулаке. Долгожданный, словно звонкое змеиное колечко. Единственный, словно вскользь брошенное словечко. Замечательный, словно сто добровольных лет Одиночества...
И будет целебный хлеб,
ОтветитьУдалитьСловно нипочем, словно многоточие.
И напроломное лето мое
Однофамильное,
Одноименное.
Губы в трубочку,
Нить в иголочку.
Не жисть, а Сорочинская ярмарка
Заскорузло любили, освинело горевали,
Подбрасывали вверх догорелую искорку.
Раскрашивали домики нетрезвыми красочками,
Назывались груздями, полезали в кузова.
Блуждали по мирам, словно вши по затылкам,
Триумфально кочевали по невымытым стаканам,
По натруженным умам,
По испуганным телам,
По отсыревшим потолкам.
Выпадали друг за другом, как молочные зубы,
Испускали дух и крик.
Пузырились топкой мелочью
В оттопыренных карманах деревянных пиджаков.
Кипучие, могучие, никем не победимые,
Словно обожженные богами горшки.
А за спинами таились лыжи в сенях,
Санки,
Салазки,
Сказки,
Арабески.
На седьмой день ему все остопиздело!
Пускай все бурно расцветает кишками наружу
На север, на запад, на юг, на восток!
Пусть будет внезапно!
Пусть будет неслыханно!
Пусть прямо из глотки!
Пусть прямо из зеркала!
Безобразно рванет из-под кожи
Древесно-мясные волокна!
Моя самовольная вздорная радость
Чудовищная
Весна...
Чтоб клевать пучеглазое зерно на закате
Целовать неудержимые ладони на заре
Топни ногою и вылетят нахуй
Все стёкла и двери, глаза, вилки, ложки
И складные карманные ножички
Ещё одна свирепая история любви
Еще одна свирепая история любви.
Грустная сказочка про свинью-копилку.
Развеселый анекдотец, про то как Свидригайлов собирался в Америку.
Везучий, как зеркало, отразившее пожар.
Новогодний, как полнолуние, потно зажатое в кулаке.
Долгожданный, словно звонкое змеиное колечко.
Единственный, словно вскользь брошенное словечко.
Замечательный, словно сто добровольных лет
Одиночества...